С какой темой вы вышли на одиночный пикет? На вчерашней лекции, кажется, вы говорили о вольерной охоте.

Сейчас в Комитете по экологии и природным ресурсам Госдумы РФ готовятся изменения к закону об охоте. В течение месяца или двух должны быть предложены уже на рассмотрение Думы.

Эти поправки предполагают легализацию вольерной охоты. Вольерная охота проходит уже я не знаю сколько времени. На YouTube можно найти ролики о ней.

Что она из себя представляет:

Территория от нескольких гектар до нескольких сотен гектар, может быть даже тысяч гектар, огороженная забором. На этой территории дикие животные контролируются людьми, кормушки стоят, они там кормятся. И за приличные суммы можно прийти туда и застрелить какого-то оленя или кабана.

Я зашел на охотничий форум, чтоб войти в тему. Многие охотники говорят, что это не охота. Что это имеет такое же отношение, как и любовь к проституции. И вообще это суррогат.

Но часть охотников говорит: «Да ладно: пришел, убил, мясо есть». И тоже вопрос дискуссионный: легализовать, поставить под контроль эту деятельность или как с ней быть?

Я считаю, что точно так же, как и с проституцией. Хотя она есть, ее желательно бы контролировать, но легализовать ее нельзя, поскольку это штамп, принятие, одобрения такого поведения.

И зоозащитники считают, что ни в коем случае нельзя вводить поправки, которые легализуют и, пусть даже как-то регулируют эту вольерную охоту.

Охота для зоозащитников еще в какой-то допустима как промысловая: есть крайние народы севера, есть в Сибири реальные промысловики. А как развлечение мы уже против этого. А тут в чистом виде, да еще и зверь может быть загнан в угол.

И вот на этом плакате [который Дмитрий использовал для одиночного пикета — ред.] кадр из этого ролика, где буквально за его спиной, метрах в 30-ти, стадо есть из кормушки. То есть близость полная и людей не боятся. Хотя, некоторые охотники говорят, что они пугливы, их там как-то специально гоняют. Как и собаки могут быть пугливы, но это все равно…

Побродить, конечно, за ними надо, если это вольер большой, но в любом случае это развлечение, звери ограничены в пространстве, это неэтично совершенно.

Технический вопрос, отдаляясь от содержания. Это закон в России, и вы протестуете против него. Вы гражданин России?

Нет, я не гражданин России. Ну, во-первых, как и любой гражданин любой страны, мне небезразлично что, где происходит…

То есть, если в Молдове будет приниматься такой же закон, вы точно так же поедите в Молдову и там уже будете [протестовать — ред.], правильно?

Точно так же, безусловно. Конечно. Единственное что у нас удобство по отношению к России…

Во-первых, мы связаны с Россией. У нас согласовываются законодательства. Если вы заметили, сразу после поправки к уголовной статье о жестоком обращении с животными, 245, по-моему. Сразу же, без всякой инициативы со стороны наших зоозащитников, Верховный совет принимает поправки точно такие же. Но они там еще одну поправку сделали, что к КоммуналДорСервису никаких претензий не будет, если они работают в рамках положения.

То есть мы очень связаны, это во-первых. Во-вторых, по-моему с 2006 года начался процесс согласования. Далее, это просто авторитет — Россия, поэтому мне небезразлично и даже удобней, результативней поддержать российских [зоозащитников — ред.] в их работе, чем самому здесь протестовать. При том, что наши депутаты будут смотреть как в России сделано.

То есть в данном случае вы, скорее, солидаризируетесь с зоозащитниками Российской Федерации?

Да. Тем более, что наша организация — «Альянс защитников животных» — это неофициальное отделение «Альянса защитников животных».

Сегодня были пикеты и в Российской Федерации?

С 8-го [февраля — ред.]. Они на выходных проводят, но поскольку я пикетирую работающий орган, мне было удобнее в рабочий день. Но они с 8-го до 16-го проводят по всей России эти пикеты.

Как это происходило? Где вы находились? Я правильно понимаю, что это было возле российского консульства?

Да, именно там. По закону, пикетировать можно государственные учреждения, включая консульства, не ближе 30-ти метров. Поэтому я стоял на другой стороне дороги как раз в 30-ти метрах.

Причем в прошлом году, примерно в это же время, у меня была акция по поводу отстрела бездомных собак перед Чемпионатом мира [по футболу — ред.]. В тот раз ко мне вышел атташе, спросит что да как, вошел в тему, сказал, что со мной согласен. Сказал, что если у милиции будут претензии, чтоб отсылал к нему. Мы очень мило поговорили, и он ушел. Не помню подъезжала милиция или нет — не помню.

В этом году опять вышел атташе. Но в этом году это был другой атташе, у него тон был другой. Он сказал, что все понимает, но делать это нужно немножко по-другому: сказал, что можно написать письмо в консульство, они передадут, примут во внимание, а обстановка сейчас сложная, поэтому пикетирование может быть воспринята неоднозначно. Я уточнил: «А с какой поры сложная? 25 лет имеется ввиду, что сложная?». Он говорит: «Да. В принципе, да». Я говорю: «Это не связано с тем, что в России сейчас ужесточилась реакция власти на различные акции протеста?». Он говорит, что нет-нет, с этим не связано. И говорит: «Я, в принципе, не против. Я и не говорю, что я против. Просто говорю, что могут быть провокации различные, вам может что-то угрожать. В этом смысле. И говорю, что можно написать, и мы примем во внимание».

Мы так и поговорили. Причем, пока он стоял, подъехала вневедомственная охрана. Я еще спросил: «Кто вы? Вы ППС?». «Нет, мы охрана». И милиция. Они подъехали, все спросили, записали паспортные данные. Вроде бы все хорошо. Говорят, сейчас приедет участковый, и вы ему тоже все это расскажите.

Подъезжает вторая машина. Выходят оттуда уже люди в другой форме немножко: те были в светло-голубой, а эти в темной. И сразу бойкий плотный мужчина говорит, что хочет сделать ксерокс вашего плаката. Я сказал, что не против. Закончу акцию, и пойдем сделаем. «Нет, мы сейчас сделаем ксерокс» [ответ мужчины — ред.]. Говорю, нет, сейчас мне неудобно. После этого он схватил меня за руку и к машине.

Я говорю: «Разрешите, я буду снимать ваши действия на камеру», — «Никакой камеры». Отвел к машине, отобрал камеру (я уже к тому времени ее разложил, включил), затолкал в машину.

К вам применял физическую силу только один сотрудник?

Один. Ну, как? Я не помню кто был справа и что он делал, но имел такие физические сопротивления только с одним. И он же забирал камеру.

Меня привезли в пункт опорный — это украинское общество на Энгельса. Мы там постояли, подождали пока выйдут или приедут участковые.

Тот, который «бойкий», он представился?

Он отказался представляться — это самое интересное. Он только в конце представился, пожал руку, когда я сказал, что собираюсь идти к своему адвокату.

То есть они, подходя к вам, не представились никак, корочек не показывали…

Нет, корочек не показывали. Более того, упорно не представлялись позже. Представился только сам участковый. Все остальные говорили, что мне это как бы не нужно. Единственное, что он назвал имя и отчество — тот самый бойкий. А когда я поинтересовался фамилией: «Достаточно с вас имени и отчества». Но в конце, когда уже предложил свой телефон, чтоб мне покровительствовать: «Если вы хотите где-то что-то проводить, вы мне позвоните, а я уточню у кого, где, что. Мы объясним, что вы без гранат, что у вас все в порядке и все будет хорошо». Я говорю: «Вы даете телефон и не называете свою фамилию?», — он назвал фамилию, поэтому я планирую писать жалобу на действия милиции.

Завели меня в опорный пункт, и когда я спросил: «Что я нарушил, что вы предъявляете мне?». «Ничего пока не предъявляем, просто выясняем». Но, в основном разговоры шли о том, что мои действия нецелесообразны: «Где Россия, а где мы?». Я говорю, что если бы вы были членами моего общества, и мы бы сидели и решали проводить акцию или нет — это был бы уместный разговор. А с вами у меня только один вопрос: что я нарушил? «Ну, вообще, вы не согласовали». Я говорю, что с конца 17-го года есть поправка к закону о митингах — не требуется согласования одиночное пикетирование. «Номер статьи назовите». Я говорю: «Ну, не помню. Принесите закон, сейчас посмотрим». «Вы действуете и не знаете закон», — в общем-то какие-то такие разговоры.

И в конце концов был просто составлен протокол, что я пришел туда-то, распечатал такой-то плакат. Изъяли плакат с понятыми.

Для чего изъяли плакат?

Непонятно. Обещали, что еще позвонят, то есть что-то они хотят инициировать. Я не знаю что.

И все это время шли разговоры о том, что людям не понравилось, мол, вы вышли, там люди вообще ничего не решают, там люди вообще не граждане, а только собираются. «Зачем вы?». Ну, я говорю, чтоб привлечь внимание общественности, сотрудников консульства к проблеме. Они говорят: «Ну, хорошо. Какой общественности?». Я говорю: «Какая разница? В Приднестровье как минимум 30% россиян, на троллейбусе мимо проезжают, видят. А консульство для меня — это просто символ России». «Ну, все это неправильно, и потом, какие вольеры? Кто там охотится?» — в общем такие разговоры.

Какой у вас дальнейший план действий и как сложившуюся ситуацию комментирует юрист? В плане нарушений, которые были допущены милицией: задержание ваше, изъятие плаката, применение физической силы, отказ в съемке, не предоставление данных о том, кто есть этот сотрудник, который предпринял определенные действия. Что дальше собираетесь делать с этим?

Соответственно, собираюсь писать жалобу начальнику РОВД Клепану Сергею Николаевичу на действия сотрудника милиции, соответственно, без предъявления, без объяснения, вопреки моим вопросам. Меня на месте те [представители вневедомственной охраны — ред.] оправили, а эти [сотрудники милиции — ред.] не опрашивали. Документ не спросили, кто, что, зачем — не спросили. Просто поехали.

У меня это было уже шестое пикетирование и первый раз милиция ведет себя так. Я думаю, тут дело в кадрах.

А с чем вас отпустили? С какими словами? Выяснили они что-то?

Ничего не объяснили. Сказали, что необходимо было по жалобе жителей… Я говорю: «Это можно было выяснить там, на месте, не мешая мне». Но они говорят, что мы должны составить протокол по той жалобе, которая поступила от жителей. То есть людям не понравилось, вы там раздражали своим присутствием…

А какое это имеет отношение к закону?

Ни о каком законе мы вообще не говорили. Мы только говорили о том, что людям не нравится и как вообще целесообразней действовать, а когда я переводил на закон, то вопрос, как бы, не в этом был.

У меня такое предположение, что все, что они хотели — это физически меня оттуда убрать, показав быструю реакцию на жалобу того, кто, может быть, для них важен. При этом не сообразуясь с тем, что они потом будут делать, что мне можно предъявить. Мне кажется, они об этом думали меньше всего. В первую очередь они думали о результате: человек стоял — позвонили — человека нет. Ну, я так думаю. Это мое предположение, поскольку двух слов связать о том, что мной было нарушено, никто не мог. Кроме этого постаревшего закона о митингах.

Так сколько времени вы провели в отделении?

Час и пятьдесят минут.

И отпустили, извинились, может быть?

Нет, не извинились, но предложили покровительство, пожали руку, сказали, что обращайтесь: «Наши двери для вас всегда открыты — они сказали — можете обращаться всегда, когда захотите что-то такое проводить».

Главное, чтоб она была открыта и в тот момент, когда вы будете находиться внутри.